Морская болезнь

Журавлев В.В., судовой врач
БАТМ «Петр Шафранов»

БАТМ Петр Шафранов

Вот уже третьи сутки не могу отделаться от мысли, что это происходит не со мной. Или со мной, но в какой-то другой жизни. Сначала этот суточный перелет с посадками в Шанноне, Гандере, Гаване и Лиме, затем переезд в порт Кальяо. В порту грязь, вода мутная, странного цвета, запах сероводорода, обилие мусора в воде. Нас привели на причал через оцепление из солдат, которые сдерживали напор небольшой толпы аборигенов. А то, что я увидел на соседнем причале, вообще шокировало меня. У соседнего причала стояла баржа, на которую шла погрузка заключенных. Зэки были скованы цепями, а контролировали погрузку солдаты с автоматами наизготовку. Нас посадили в катер и привезли на судно. На судне все незнакомо и непривычно, начиная с обстановки и кончая звуками и запахами. Принял дела у врача РПК (ремонтно-подменной команды) и стал наводить порядок в медпункте. Оказывается, в моей работе есть вещи, о которых я имел весьма приблизительное представление, потому что они существовали отдельно от меня и делались не мною. И вот теперь осваиваю работу автоклава и стерилизатора, заготавливаю перевязочный материал и накрываю стерильный стол. Не все так просто. Весь день прошел в делах и в массе новых впечатлений: оказывается, на ужин подают суп, а пеликаны пролетают всего в нескольких метрах от тебя. А весь инструктаж по ТБ, который провел со мной старпом, уместился в одной фразе: «Не лезь, куда тебя не просят, и не трогай то, что не твое». А потом на катере привезли свежие овощи и фрукты. Наши матросы общались с перуанцами каждый на своем языке, вставляя в предложения отдельные слова типа «амиго» «уно моменто» и «мучача фуки-фуки». Перуанцы тоже вставляли в свои фразы отдельные непечатные русские слова, что вызывало у наших восторг. При этом все улыбались, жестикулировали, и со стороны казалось, что все понимают друг друга. Такое я увидел много лет спустя в фильме «Кукушка».


К концу дня устал настолько, что уснул сидя за столом, а когда проснулся, долго не мог сообразить, где я. Перебрался на койку в лазарете и отрубился до утра. Был разбужен командой с мостика: «Всем стоять по местам! Сниматься с якоря!». В моей душе вскипела волна восторга, и тут меня осенило: оказывается, все эти чувства и ощущения жили во мне в законсервированном состоянии много-много лет, и я подсознательно стремился к такому событию и повороту в своей судьбе. Вместо того, чтобы «стоять по местам», я тут же, захлебываясь от эмоций, выскочил на палубу. Как будто со стороны, я увидел себя на красивом белом пароходе, на другой стороне Земли. А мимо проплывали горы, дома огромного города, карабкающиеся по склонам гор, суда на рейде с ржавыми бортами (через полгода наш пароход таким же ржавым бросит якорь на рейде порта Кальяо, но тогда я об этом не думал). Мы выходили из бухты в открытое море. Океан встретил нас легкой волной и встречным ветром, что еще больше усилило мои ощущения значительности и торжественности момента. Палуба под ногами слегка вибрировала. Пароход ударялся носом во встречную волну, от чего по корпусу проходила легкая дрожь. Эти новые ощущения вызывали резонанс в моей ликующей душе. И вдруг я с удивлением заметил, что море не такое уж и красивое: ярко-синий цвет волн сменился черно-фиолетовым. Вибрация и покачивание корпуса судна вызывают уже не восторг, а легкое раздражение. Сразу все краски померкли, и торжественность момента быстро сошла на нет. Я пошел к себе в медпункт сортировать и раскладывать медикаменты. Никогда не думал, что валериана, карболовая кислота и мазь Вишневского пахнут так отвратительно. По судовому радио объявили обед. Есть не хотелось, хотелось лечь. Но, едва я лег, появилось ощущения, что койку поставили на карусель в парке, и она летает по кругу вместе с лошадками и самолетиками. Кто-то заглянул в каюту и сказал мне, чтобы я получил спасательный жилет. После этого решил не ложиться. Пока двигаешься, работаешь, самочувствие терпимое, благо работы много: чего стоило одно лишь отмывание инструментов большого хирургического набора от заводской смазки. (Моим предшественником был терапевт, и до инструментов у него за полгода руки не дошли.) Усилилось отвращение к запахам. Запахи не просто неприятны, а вызывают приступы тошноты. По судовому радио передали приглашение на полдник. Чувство голода оттеснило в сторонку тошноту и привело меня в кают-компанию. При виде бутербродов с сыром есть расхотелось. Выпил чаю с лимоном. Остаток дня прошел в работе. Принял несколько больных с ОРЗ, и даже зашил рану на пальце. Самочувствие улучшилось настолько, что я даже поужинал.


На второй день проснулся от непривычных ощущений: поменялся ветер и началась легкая бортовая качка. Самочувствие сначала было хорошее, но уже через 15 минут стало укачивать. А к завтраку появилось отвращение к пище. Рискнул пойти в кают-компанию, но смог съесть только четверть тоненькой, чуть толще карандаша, сосиски. Сидевший напротив меня старший тралмастер спросил: «Ну что, доктор, не нравятся обезьяньи сосиски?». А чтобы такому «чайнику», как я, было понятнее, он в подробностях объяснил мне, как из маленьких смешных мартышек делают эти самые сосиски. И только я успел выпить полчашки чаю, как в моем желудке зашевелилась маленькая мартышка и попросилась наружу. После завтрака состояние резко ухудшилось: периодически появляются приступы тошноты и резкой слабости с головокружением и потливостью. Делать ничего не хочется, даже сама мысль, что надо встать и сделать то, или иное, вызывает почти физическое отвращение. Запахи становятся мучительными, поскольку воспринимаются одновременно с приступами тошноты. Отвратительно пахнут не только медикаменты, но и кофе, одежда, одеколон, любая еда. Единственное место, где можно спрятаться от ненавистных запахов – это палуба. Но и на палубе нет спасения от все учащающихся приступов дурноты. Все вокруг: и море черно-фиолетового цвета, и чайки различных окрасок, и белый (но уже не красивый) пароход – все вызывает раздражение и отвращение. От вчерашнего восторга не осталось и следа. Сам океан кажется уже не Великим, а ужасным и отвратительным. Кажется, что спасти может только рвота, и она не заставляет себя долго ждать. С отвращением и надеждой на облегчение приношу в жертву Океану не только сегодняшний завтрак, но и вчерашний ужин. Действительно становится легче, но не намного и, к сожалению, не надолго. Понимаю, что блюющий на палубе судовой врач украшением не является, и тащусь в свои владения – в медпункт. Успеваю вовремя – к очередной рвоте. Сил хватило только на то, чтобы поставить таз рядом с койкой в лазарете. Приступы рвоты временно прекратились, но остались приступы отвратительной дурноты с приливами жара к голове, потливостью и нарушением координации.


Из кошмарного сна меня вернул голос вахтенного штурмана, объявившего по судовому радио учебную тревогу. В мое распоряжение было выделено два матроса (один не смог дойти) и буфетчица. Оба моих помощничка выглядели не лучше меня. Для них это был тоже первый рейс. Пришел старпом проверить нашу боеготовность и знание наших обязанностей и обозвал нас «зелеными человечками». Я не сразу врубился. Оказывается буфетчица была в зеленой кофте, а цвет морды лица у нас был цвета кофты. Когда старпом экзаменовал матроса, то поставил его по стойке смирно, и напрасно, поскольку был тут же наказан струей блевотины, от которой увернулся только частично. Я поддержал матроса: рванул дверь в ванную и выдал порцию чистейшего желудочного сока, а потом и желчи. Старпом махнул на нас рукой и ушел, а мы расползлись по каютам. Сил хватило только на то, чтобы раздеться. Состояние продолжало ухудшаться. Приступы дурноты чередовались с приступами рвоты, которые перешли в мучительные позывы на рвоту: все тело в судорожных сокращениях, мышцы брюшного пресса болят, лицо набухает от прилива крови, множественные точечные кровоизлияния в склеры (это я узнал уже потом), а рвать нечем. Ужасно и отвратительно. В этом кошмаре прошел остаток второго дня и ночь. Мучения прерывались какими-то провалами, я даже не знаю, что это было: сон, или нарушение сознания.


Третий день начался с пробуждения в хорошем самочувствии. Я лежал, боясь пошевелиться и открыть глаза. Мучила жажда, но тошноты не было, не было также ни вегетативных, ни вестибулярных расстройств. Но стоило мне только встать с койки, как вчерашний кошмар снова навалился на меня. Вместе с ним ко мне пришел страх и отчаяние. Я начал пытаться бороться. Заставил себя встать, попробовал выпить воды. Вырвало, но стало легче. Тогда я решил выпить еще, но рвота наступала раньше, чем я подносил стакан ко рту. Рвота на пустой желудок особенно мучительна: все тело в конвульсиях, сильные боли в животе, горечь во рту и, как результат – плевок желчи. После этого на несколько минут становится легче. В эти минуты я со страхом и ненавистью смотрел на звонок, висевший на переборке моей каюты, под которым надпись «вызов врача». Что же я буду делать, если он зазвенит?


Несколько раз ко мне приходили люди, пытались мне как-то помочь. Предлагали проверенный способ – алкоголь, приводили примеры из жизни. Рискнул попробовать. Может кому-то и помогало, а у меня эффект был противоположный. Потом рвота наступала только от предложения выпить. Пришел повар, предложил приготовить для меня «что-нибудь вкусненькое» – лучше бы он молчал. Тогда повар принес огромную миску полную лимонов, огурцов, помидоров и бананов и оставил ее на столе. Но стоило мне только повернуть голову, и увидеть это заморское великолепие, как начинался очередной приступ. Дальше было хуже: мне уже не нужно было смотреть на стол, сама мысль о том, что на столе еда, вызывала волну мучений. Страх и отчаяние сменились тупым безразличием. Я не думал, что я умираю, я ЗНАЛ, что я умираю. Было сожаление, что я пошел в плавание, было бесконечно жалко себя, детей, жену. Было огромное чувство вины перед семьей. Наверное, это последнее обстоятельство поддерживало желание жить. Я пытался вставать, пытался пить воду или чай. Если я пил порциями по 20-30 миллилитров, рвота могла и не наступить. Это вселяло надежду. Я почти перестал мочиться. Моча была густая, как полиглюкин, порциями по 30-40 мл, а мочеиспускание сопровождалось сильными резями. Стали постоянными боли в правом подреберье. Периодически случались слуховые галлюцинации. Своеобразными отдушинами в моих мучениях стали «провалы» в сознании, (а может это был спасительный сон?). После каждого такого пробуждения на какое-то время возвращалось удовлетворительное состояние. Тогда я старался сделать глоток воды. Иногда это удавалось. Однажды я пришел в себя от холода: лежу на полу, раздетый, на голове «шишка», волосы в крови. А что случилось со мной, не помню.


Четвертый день принес некоторое улучшение, а вместе с ним и надежду. Приступы рвоты, точнее, мучительные позывы на рвоту и судороги отступили. Немного уменьшились вегетативные и вестибулярные нарушения. Я впервые выпил полчашки чаю, впервые вышел из каюты, впервые уснул, потому, что захотел спать, а не потерял сознание. Впервые вид овощей на столе не вызвал приступа рвоты. Но сохранялось отвращение к пище и запахам, и совсем не хотелось есть.


Пятым днем было первое мая. Я проснулся в 5 часов утра. Пароход не качало, на море был штиль. И первое мое нормальное чувство было чувством голода. Я в темноте, как Васисуалий Лоханкин, разломал огромный сахаристый перуанский помидор и сожрал половинку. А потом был душ, бритье и любимый одеколон, который больше не вызывал тошноты. Моё появление в кают-компании во время завтрака вызвало оживление. Старпом спросил меня, как я думаю отмечать возвращение к жизни. Намек был понят правильно. А вечером, когда в узком кругу мужики пили спирт, я ограничился одним присутствием, чем поверг их в крайнее удивление.
Впереди было еще два рейса по полгода в Тихом, а точнее, в Великом океане, в «ревущих сороковых» широтах. Были штормы и ураганы, по трое суток и более болтало так, что нельзя было нормально поесть и поспать, но никогда меня больше не укачивало.