Морская болезнь
Журавлев В.В., судовой врач
БАТМ «Петр Шафранов»
Вот уже третьи сутки не могу отделаться от мысли, что это происходит не со мной. Или со мной, но в какой-то другой жизни. Сначала этот суточный перелет с посадками в Шанноне, Гандере, Гаване и Лиме, затем переезд в порт Кальяо. В порту грязь, вода мутная, странного цвета, запах сероводорода, обилие мусора в воде. Нас привели на причал через оцепление из солдат, которые сдерживали напор небольшой толпы аборигенов. А то, что я увидел на соседнем причале, вообще шокировало меня. У соседнего причала стояла баржа, на которую шла погрузка заключенных. Зэки были скованы цепями, а контролировали погрузку солдаты с автоматами наизготовку. Нас посадили в катер и привезли на судно. На судне все незнакомо и непривычно, начиная с обстановки и кончая звуками и запахами. Принял дела у врача РПК (ремонтно-подменной команды) и стал наводить порядок в медпункте. Оказывается, в моей работе есть вещи, о которых я имел весьма приблизительное представление, потому что они существовали отдельно от меня и делались не мною. И вот теперь осваиваю работу автоклава и стерилизатора, заготавливаю перевязочный материал и накрываю стерильный стол. Не все так просто. Весь день прошел в делах и в массе новых впечатлений: оказывается, на ужин подают суп, а пеликаны пролетают всего в нескольких метрах от тебя. А весь инструктаж по ТБ, который провел со мной старпом, уместился в одной фразе: «Не лезь, куда тебя не просят, и не трогай то, что не твое». А потом на катере привезли свежие овощи и фрукты. Наши матросы общались с перуанцами каждый на своем языке, вставляя в предложения отдельные слова типа «амиго» «уно моменто» и «мучача фуки-фуки». Перуанцы тоже вставляли в свои фразы отдельные непечатные русские слова, что вызывало у наших восторг. При этом все улыбались, жестикулировали, и со стороны казалось, что все понимают друг друга. Такое я увидел много лет спустя в фильме «Кукушка».
К концу дня устал настолько, что уснул сидя за столом, а когда проснулся, долго не мог сообразить, где я. Перебрался на койку в лазарете и отрубился до утра. Был разбужен командой с мостика: «Всем стоять по местам! Сниматься с якоря!». В моей душе вскипела волна восторга, и тут меня осенило: оказывается, все эти чувства и ощущения жили во мне в законсервированном состоянии много-много лет, и я подсознательно стремился к такому событию и повороту в своей судьбе. Вместо того, чтобы «стоять по местам», я тут же, захлебываясь от эмоций, выскочил на палубу. Как будто со стороны, я увидел себя на красивом белом пароходе, на другой стороне Земли. А мимо проплывали горы, дома огромного города, карабкающиеся по склонам гор, суда на рейде с ржавыми бортами (через полгода наш пароход таким же ржавым бросит якорь на рейде порта Кальяо, но тогда я об этом не думал). Мы выходили из бухты в открытое море. Океан встретил нас легкой волной и встречным ветром, что еще больше усилило мои ощущения значительности и торжественности момента. Палуба под ногами слегка вибрировала. Пароход ударялся носом во встречную волну, от чего по корпусу проходила легкая дрожь. Эти новые ощущения вызывали резонанс в моей ликующей душе. И вдруг я с удивлением заметил, что море не такое уж и красивое: ярко-синий цвет волн сменился черно-фиолетовым. Вибрация и покачивание корпуса судна вызывают уже не восторг, а легкое раздражение. Сразу все краски померкли, и торжественность момента быстро сошла на нет. Я пошел к себе в медпункт сортировать и раскладывать медикаменты. Никогда не думал, что валериана, карболовая кислота и мазь Вишневского пахнут так отвратительно. По судовому радио объявили обед. Есть не хотелось, хотелось лечь. Но, едва я лег, появилось ощущения, что койку поставили на карусель в парке, и она летает по кругу вместе с лошадками и самолетиками. Кто-то заглянул в каюту и сказал мне, чтобы я получил спасательный жилет. После этого решил не ложиться. Пока двигаешься, работаешь, самочувствие терпимое, благо работы много: чего стоило одно лишь отмывание инструментов большого хирургического набора от заводской смазки. (Моим предшественником был терапевт, и до инструментов у него за полгода руки не дошли.) Усилилось отвращение к запахам. Запахи не просто неприятны, а вызывают приступы тошноты. По судовому радио передали приглашение на полдник. Чувство голода оттеснило в сторонку тошноту и привело меня в кают-компанию. При виде бутербродов с сыром есть расхотелось. Выпил чаю с лимоном. Остаток дня прошел в работе. Принял несколько больных с ОРЗ, и даже зашил рану на пальце. Самочувствие улучшилось настолько, что я даже поужинал.
На второй день проснулся от непривычных ощущений: поменялся ветер и началась легкая бортовая качка. Самочувствие сначала было хорошее, но уже через 15 минут стало укачивать. А к завтраку появилось отвращение к пище. Рискнул пойти в кают-компанию, но смог съесть только четверть тоненькой, чуть толще карандаша, сосиски. Сидевший напротив меня старший тралмастер спросил: «Ну что, доктор, не нравятся обезьяньи сосиски?». А чтобы такому «чайнику», как я, было понятнее, он в подробностях объяснил мне, как из маленьких смешных мартышек делают эти самые сосиски. И только я успел выпить полчашки чаю, как в моем желудке зашевелилась маленькая мартышка и попросилась наружу. После завтрака состояние резко ухудшилось: периодически появляются приступы тошноты и резкой слабости с головокружением и потливостью. Делать ничего не хочется, даже сама мысль, что надо встать и сделать то, или иное, вызывает почти физическое отвращение. Запахи становятся мучительными, поскольку воспринимаются одновременно с приступами тошноты. Отвратительно пахнут не только медикаменты, но и кофе, одежда, одеколон, любая еда. Единственное место, где можно спрятаться от ненавистных запахов – это палуба. Но и на палубе нет спасения от все учащающихся приступов дурноты. Все вокруг: и море черно-фиолетового цвета, и чайки различных окрасок, и белый (но уже не красивый) пароход – все вызывает раздражение и отвращение. От вчерашнего восторга не осталось и следа. Сам океан кажется уже не Великим, а ужасным и отвратительным. Кажется, что спасти может только рвота, и она не заставляет себя долго ждать. С отвращением и надеждой на облегчение приношу в жертву Океану не только сегодняшний завтрак, но и вчерашний ужин. Действительно становится легче, но не намного и, к сожалению, не надолго. Понимаю, что блюющий на палубе судовой врач украшением не является, и тащусь в свои владения – в медпункт. Успеваю вовремя – к очередной рвоте. Сил хватило только на то, чтобы поставить таз рядом с койкой в лазарете. Приступы рвоты временно прекратились, но остались приступы отвратительной дурноты с приливами жара к голове, потливостью и нарушением координации.
Из кошмарного сна меня вернул голос вахтенного штурмана, объявившего по судовому радио учебную тревогу. В мое распоряжение было выделено два матроса (один не смог дойти) и буфетчица. Оба моих помощничка выглядели не лучше меня. Для них это был тоже первый рейс. Пришел старпом проверить нашу боеготовность и знание наших обязанностей и обозвал нас «зелеными человечками». Я не сразу врубился. Оказывается буфетчица была в зеленой кофте, а цвет морды лица у нас был цвета кофты. Когда старпом экзаменовал матроса, то поставил его по стойке смирно, и напрасно, поскольку был тут же наказан струей блевотины, от которой увернулся только частично. Я поддержал матроса: рванул дверь в ванную и выдал порцию чистейшего желудочного сока, а потом и желчи. Старпом махнул на нас рукой и ушел, а мы расползлись по каютам. Сил хватило только на то, чтобы раздеться. Состояние продолжало ухудшаться. Приступы дурноты чередовались с приступами рвоты, которые перешли в мучительные позывы на рвоту: все тело в судорожных сокращениях, мышцы брюшного пресса болят, лицо набухает от прилива крови, множественные точечные кровоизлияния в склеры (это я узнал уже потом), а рвать нечем. Ужасно и отвратительно. В этом кошмаре прошел остаток второго дня и ночь. Мучения прерывались какими-то провалами, я даже не знаю, что это было: сон, или нарушение сознания.
Третий день начался с пробуждения в хорошем самочувствии. Я лежал, боясь пошевелиться и открыть глаза. Мучила жажда, но тошноты не было, не было также ни вегетативных, ни вестибулярных расстройств. Но стоило мне только встать с койки, как вчерашний кошмар снова навалился на меня. Вместе с ним ко мне пришел страх и отчаяние. Я начал пытаться бороться. Заставил себя встать, попробовал выпить воды. Вырвало, но стало легче. Тогда я решил выпить еще, но рвота наступала раньше, чем я подносил стакан ко рту. Рвота на пустой желудок особенно мучительна: все тело в конвульсиях, сильные боли в животе, горечь во рту и, как результат – плевок желчи. После этого на несколько минут становится легче. В эти минуты я со страхом и ненавистью смотрел на звонок, висевший на переборке моей каюты, под которым надпись «вызов врача». Что же я буду делать, если он зазвенит?
Несколько раз ко мне приходили люди, пытались мне как-то помочь. Предлагали проверенный способ – алкоголь, приводили примеры из жизни. Рискнул попробовать. Может кому-то и помогало, а у меня эффект был противоположный. Потом рвота наступала только от предложения выпить. Пришел повар, предложил приготовить для меня «что-нибудь вкусненькое» – лучше бы он молчал. Тогда повар принес огромную миску полную лимонов, огурцов, помидоров и бананов и оставил ее на столе. Но стоило мне только повернуть голову, и увидеть это заморское великолепие, как начинался очередной приступ. Дальше было хуже: мне уже не нужно было смотреть на стол, сама мысль о том, что на столе еда, вызывала волну мучений. Страх и отчаяние сменились тупым безразличием. Я не думал, что я умираю, я ЗНАЛ, что я умираю. Было сожаление, что я пошел в плавание, было бесконечно жалко себя, детей, жену. Было огромное чувство вины перед семьей. Наверное, это последнее обстоятельство поддерживало желание жить. Я пытался вставать, пытался пить воду или чай. Если я пил порциями по 20-30 миллилитров, рвота могла и не наступить. Это вселяло надежду. Я почти перестал мочиться. Моча была густая, как полиглюкин, порциями по 30-40 мл, а мочеиспускание сопровождалось сильными резями. Стали постоянными боли в правом подреберье. Периодически случались слуховые галлюцинации. Своеобразными отдушинами в моих мучениях стали «провалы» в сознании, (а может это был спасительный сон?). После каждого такого пробуждения на какое-то время возвращалось удовлетворительное состояние. Тогда я старался сделать глоток воды. Иногда это удавалось. Однажды я пришел в себя от холода: лежу на полу, раздетый, на голове «шишка», волосы в крови. А что случилось со мной, не помню.
Четвертый день принес некоторое улучшение, а вместе с ним и надежду. Приступы рвоты, точнее, мучительные позывы на рвоту и судороги отступили. Немного уменьшились вегетативные и вестибулярные нарушения. Я впервые выпил полчашки чаю, впервые вышел из каюты, впервые уснул, потому, что захотел спать, а не потерял сознание. Впервые вид овощей на столе не вызвал приступа рвоты. Но сохранялось отвращение к пище и запахам, и совсем не хотелось есть.
Пятым днем было первое мая. Я проснулся в 5 часов утра. Пароход не качало, на море был штиль. И первое мое нормальное чувство было чувством голода. Я в темноте, как Васисуалий Лоханкин, разломал огромный сахаристый перуанский помидор и сожрал половинку. А потом был душ, бритье и любимый одеколон, который больше не вызывал тошноты. Моё появление в кают-компании во время завтрака вызвало оживление. Старпом спросил меня, как я думаю отмечать возвращение к жизни. Намек был понят правильно. А вечером, когда в узком кругу мужики пили спирт, я ограничился одним присутствием, чем поверг их в крайнее удивление.
Впереди было еще два рейса по полгода в Тихом, а точнее, в Великом океане, в «ревущих сороковых» широтах. Были штормы и ураганы, по трое суток и более болтало так, что нельзя было нормально поесть и поспать, но никогда меня больше не укачивало.